Сегодня она неожиданно позвонила, разбудив меня в 7 утра. Голос у нее был измученным и бесцветным. Договорились через час, на остановке возле моего дома. Я был рад и одновреенно расстроен. Проблема наших встреч в том, что когда я ее вижу, влюбляюсь, как щенок, а она будто слепа и не видит этого.

За окном светало. Я быстро влетел в джинсы, начистился, умылся, привел себя в порядок. За последние полгода я сильно похудел, и многие мои шмотки на мне просто висели, но я не видел в этом большой проблемы.

Поставил чайник. Открыл окно, закурил.

А ведь она никогда тне бывала у меня в гостях. Я быстро окинул взглядом дом. Был небольшой беспорядок, что, собственно, обычно ее не сильно смущало, судя по ее обители. Тем не менее, все должно быть чистым, стираным, хорошо пахнущим. Чистый бардак. Будто холостячка. Чайник закипел, я заварил кофе и, пока его пил, убирал грязные вещи и приводил дом в более или мене чистый вид.

Жил я один, со своей живностью. Дом достался по наследству, схозяйством вполне справлялся. Но было скучно, и, по большей части, моими собеседниками были мои коты и собаки. Иногда, конечно, заходили друзья, но это было не каждый день, что вполне меня устраивало.Для друзей я был чем-то вроде тихой гавани, где можно умиротвориться, отдохнуть, набраться сил на дальнейшую рутину. Так и для нее. Я был тихой гаванью, в которой она бывает очень редко.

А когда-то в юности мы вместе гуляли...

Я был взбудоражен. Мы не виделись очень долго. А когда была возможность встретиться, я исчез. Я тогда посчитал, что пора прекратить такое наше странное общение. Передружба какая-то. Она меня вызванивала, искала через друзей, но приезжать не решалась. Встречи она планировала, в основном либо за час до, либо за день. Предупреждала, так сказать. Отказать ей было сложновато.

За окном непроглядная осень. Допив кофе, накинул куртку и пошел к остановке, как и договаривались. Час уже прошел. 

Я увидел ее со спины. Она с кем-то разговаривала по телефону. Как обычно, мрачная, с сигаретой в зубах. За  время, пока мы не виделись, у нее прилично отросли волосы и теперь она собирала их в гульку со множеством витиеватых заколок. Вся в черном. Как и всегда. Она и волосы в чернй красила, и макияж всегда был густым и мрачным. Это ее не портило. И не красило.

Обернулась, когда я ыл буквально в двух шагах от нее. Она вся дрожала, хотя была тепло одета. Она всегда тепло одевалась. Зная, что она просто комок нервов, дерганная и как будто зашуганая. И тут я понял, что случилось что-то нехорошее.

Она подхватила меня под локоть и улыбнулась, но трубку от уха не отнимала. А я наслаждался ее обществом, вдыхая ее аромат, перемешанный с табачным дымом. Рядом с ней я чувствовал себя телохранителем, хоть она и не была миниатюрной. Она среднего роста, при этом я выше нее на голову. Ни худая и ни толстая. Самый сок. Черты лица немного резковатые, но это лишь придает ей шарм и добавляет огонька в ее мрачный образ.

— Все. Договорила, наконец-то, — выдохнула она.

— Ты, как всегда, нарасхват.

— Чушь. просто зануды, которым нужны свободные уши.

— И  ты — «свободные уши»?

— Я не думала, что разговор надолго затянется, — оправдалась она, и вдруг остановилась, протягивая ко мне руки. — Привет...

Обычные объятия. Обычное дружеское приветствие, а так тепло от этого...

— Почему ты дрожишь?

— У тебя кофе есть? Еда есть вообще?

— Конечно.

— А ванная? Душ? В рабочем состоянии?

— Ты переезжать собралась?

— Нет.

— Жаль.

— Тогда могу переехать. Или это показное сожаление?

Я ничего не ответил. Я не знал ответа. Я много мечтал о том, чтобы быть с ней, но мечты были расплывчатыми, неоформленными, иными словами — я не знал, чего я хочу от нее. Мне просто было с ней хорошо. Очень комфортно, уютно. Но я почему-то этого боялся, бежал. Поэтому и исчез тогда, наверное. А шанс у меня был...

— Почему ты дрожишь? — снова я спросил.

Теперь настала ее очередь не давать ответа. Но я знаю, что она расскажет все потом.

А вот ее имя — совсем другая история. Оно ей, по-моему, совершенно не подходило и никак не сочеталось с другими ее инициалами. Я не любил ее имя, ну, не нравилось оно мне и все тут! Встречайте  - Стефания. Я, когда узнал ее имя, долго смеяся. При ней. Получилось очень некрасиво, но я извинился. Кому расскажешь, что у меня есть подружка Стёпа (как называли ее некоторые), гомиком назовут. Но основная масса друзей и знакомых окрестили её Стэллой. Иные — Фенечкой, но это ее жутко бесило и порой придавало глазам очень веселый красный цвет. От ярости. Но я никогда не называл ее ни Стёпой, ни Стэллой, ни Фенечкой и даже не полным именем. Если честно, я вообще редко обращался к ней по имени. Но если и представлялся такой случай,  яназывал ее Найт. Так сложилось.

— Я ж еще ни разу у тебя в гостях не была.

— У тебя появилась возможность заполнить этот пробел.

Она молча улыбнулась, сильнее сжав мою руку. Мы подошли ко двору, я открыл перед ней калитку, но она не заходила и смотрела на меня очень испуганно.

— Там же собаки, — шепнула она.

— Где?

— У тебя. Во дворе.

— Они тебя не обидят. Они обижают только плохих.

— будто я — хорошая, — фыркнула она.

— Заходи, не надо их бояться.

К этому временик к калитке медленно подошел старый пес Джек — немецкая овчарка. Я был еще мальчишкой, когда он появился  у нас. Джек сел около нее и посмотрел совсем щенячьим и добродушным взглядом, гоовря тем самым, что бояться совершенно нечего.

— Давай, заходи, — подбодрил я ее, — это Джек. И он хочет дружить с тобой.

Она погладила его по голове, слегка потрепала за ухом.

— Хоро-о-о-оший, Джек, хоро-о-о-о-оший. Привет… привет, пёс.

Закончив знакомство с псом, Найт робко зашла во двор. Я закрыл калитку, взял под руку и повел в кухню. У меня было две кухни: в доме и отдельная постройка, больше похожая на землянку. Уютную и теплую. Там была не только кухня, но еще и душевая и спальня. Каждая из позиций в отдельной комнате. Но в «землянке» не было телефизора и интернета, поэтому было порой скучновато проводить там все время.

Здесь было темно, много ненужной посуды, баночек и всякой разной утвари. Я включил маленький светильник, чтоб сохранить атмосферу какого-то мимолетного таинства, которое можно было разогнать большой лампой под потолком.

—  Кофе? Чай?

— Кофе, — хрипло ответила она.

— Найт.

— Что?

— Может, расскажешь?

— Нечего рассказывать, — ее взгляд мог посоперничать со снопом искр, вылетающих из огромного костра. Я аж отшатнулся слегка. — Не спала три или четыре дня… не помню уже… — продолжила она чуть мягче.

— Почему?

— Ты будешь смеяться.

— Охотно верю, — улыбнулся я, разливая кофе по кружкам. — Так зачем тебе кофе, если ты три дня уже не спала? Может, поспишь?

— Кофе хочу, просто кофе. Вкус. Аромат. — Она говорила, словно наркоман.

Иногда я не понимал ее, и это очень раздражало. Порой, она была невыносимой. Но ее настойчивость, редкий, но точный сарказм и чувство собственного достоинства заставляли ею восхищаться, словно королевой, а ее честность и прямота (не путать с наглостью и невежеством), порой, не то, чтобы удивляли, а ставили в тупик и напрочь обезоруживали.

Я поставил кружку на стол, за которым она уже сидела, кинув небрежно плащ на кухонный уголок.

— А не спишь почему? — только сейчас я увидел, что на ней минимум макияжа. Это делало ее очень милой и како-то домашней.

— Скучала… — она опустила глаза. Я непонятливо на нее уставися.

— То есть?

— Когда находишься в одиночестве, начинаешь скучать. Просто скучать. А скучаю я с размахом...

— Подожди-подожди… В каком это одиночестве? 

— А вот в таком… мы разошлись.

— Ты же жила с ним?

— Ключевое слово — жила. Разошлись. Не хочу в подробностях.

— А где живешь сейчас?

— У подружки, но это временно.

— А твой уголок?

— Покупатель уволок,- мрачно отчеканила Найт.

 Я не представлял,  как этот нервный комок перенесла данный стресс, но, судя по тому, что не спала она уже три или четыре дня, потому что «скучала», ей далось это потом и кровью. Она все воспринимает очень близко к сердцу. Но почему-то редко плачет.

Парень, с которым она разошлась, был жутким мудаком. И я, если честно, даже обрадовался этому факту.

Поняв масштаб катастрофы, я достал печенье и конфеты с верхней полки.

Найт улыбнулась, начала хрустеть печеньем. Я не стал утруждать ее разговором. Мне было комфортно с ней молчать. И если я был тихой гаванью для моих друзей, и пусть даже для нее, то для меня этой гаванью была Найт.

Я наблюдал за ней изподтишка. Было видно, что она измучена и выжата, что ей нужно срочно поспать и отдохнуть.

Она допила кофе, тихо отставила кружкуи уставилась на меня. какое-то время молчала, но потом заговорила:

— Знаешь, почему я именно к тебе пришла? Сейчас ты мне кажешься самым близким человеком. Но я знаю, что это миражное чувство. Когда я уйду, ты сова укутаешься сомнениями и исчезнешь. Хотя мне от тебя, собственно, ничего не нужно, — Найт шмыгнула носом. Простыла, наверное. — Мне достаточно твоего присутствия. И все. Я не требовала ничего от тебя никогда, если помнишь. А хотя… да, тогда еще… я хотела быть единственной, а не второй.

Тут я понял, о чем она говорит. Мне захотелось взорваться и наговорить гадостей, но я сдержался и слушал. 

— Так вот. Хотелось быть единственной, почаще видеться и не обманывать друг друга, но увы… Хорошо, что это не мешает нашей дружбе. Спасибо, что не отвергаешь меня со всем моим мраком, Искатель. Я — еще тот подарок, — Найт улыбнулась. — Обидно, что у нас так ничего и не вышло.

Когда-то у нас был небольшой роман, нить которого тянулась уже через года. Но да, Найт была второй, но не единственной. А первая ушла. Найт осталась. Но не той, кем хотела. Ни одна наша встреча не заканчивалась просто так. Естесственно, по моей инициативе.

Вот и сейчас — сидит она передо мной, та, которую я знаю слишком хорошо, которая меня знает, как облупленного, наизусть, все секреты: я — её, она — мои, всё-всё-всё… и меня все равно тянет.

Что за магнит?

— Искатель?

— ЧТо?

— Ты же понимаешь, что мы бы с тобой не ужились?!

— Не понимаю, — я откинулся на спинку стула. — Мы этого не пробовали. Это раз. А второе, ты сейчас негативно настроена на все. У тебя, считай, кораблекрушение. Ты еще чинишься...

— Искатель.

— М?

— Не питай себя иллюзиями.

— Ты — моя тьма среди всего окружающего света! Столько писсимизма я видел только у того типа, в которого ты была влюблена еще в колледже.

— Резонно. Но мне нравятся вот такие вот встречи. Редкие, но значительные. Ведь корабли в основном плавают, а не в гавани стоят.

— Вынужден согласиться. 

Я распустил гульку на ее затылке, и крупные кудри рассыпались по спине и плечам, тогда Найт преобразилась из черного сорванца в женственную чародейку.

— Что бы ни случилось, — обнял я ее, — обращайся. Корабль без гавани — сирота.

Она покивала, обняла меня в ответ. И уснула.

Я уложил ее в спальном уголке, накрыл пледом.

Стою сейчас у окна, курю и думаю, как поступить дальше.

— Лиса?

— А?

— Кикие у тебя новости? — спросила я настойчиво. Лиса не хотела говорить о себе. Она вообще мало рассказывала о себе. — Я про тебя не знаю ничего. Лишь могу понять твое настроение.

— А больше и не нужно.

— Почему? 

Но Лиса промолчала. Но через несколько мгновений молчания сказала:

— Чем меньше о тебе знают другие, тем лучше ты защищен от разных неожиданных неприятностей.

— Ты права. Лиса?

— Да?

— Спасибо, что научила ловить сны.

— Да брось. Я и сама перестала их ловить, перестала делать ловцов.

— Почему ?

— И без них сны беспокойные. Тревогой наполнены.

Она поправила локон, упавший на лоб, заправила за ушко. Продолжила плести корзину. Мы уже, наверное, часов шесть плели эти чертовы корзины, ибо когда наступит осень и надо будет собирать урожай, плести новые крепкие корзины будет некогда.

— Поделись тревогой. Ведь деленое на два — это уже половина. 

— Знаю, — и Лиса снова замолчала. Она была открытой и одновременно загадкой. Лиса. Хитрющая невероятно. даже в неприятностях, о которых она не говорит, она умудрялась сохранять ухмылку. не то, чтобы ей весело. Просто не теряла силы духа, я так думаю. Она редко шутит, вообще редко разговаривает, ееможно посчитать за предмет мебели, а ее спокойствие — за равнодушие.

— Во мне, то есть внутри меня, есть какое-то темное место души, куда мне самой страшно заходить. Это дом. Посреди холмистого леса. Заброшенный, — начала вдруг она рассказывать, не отрываясь от корзины. — Я была там, возможно, пару раз, но отпечаток от этого места жуткий. Именно жуткий. Будто все то жуткое, что есть во мне, сконцентрировалось в этом заброщенном доме, окруженном жизнью, зеленью и птицами, ручьями, дождями и зверями. Побитые окна, скрипучие полоовицы. И внутри — пустота. Нет. Не так, Хонидир, П У С Т О Т А. Именно так. она огромна, как черная дыра, притягивает и засасывает. И, посреди живой зелени, это ощущение становится еще более жутким. Один раз я вошла в этот дом. Он втянул меня в себя. И что ты думаешь? Посреди этой пустоты сидело Одиночество. На старом стуле скрипучем, но крепком, закутавшись в плед, не менее старый и потрепанный. Оно плакало своими бесцветно-серыми глазами, которые раньше, наверное, были голубыми, смотрело на меня и умоляло остаться здесь, в этой пустоте: «Смотри, как здесь хорошо...» Так оно говорило. И это было… пронизывающе. Но не имело власти надо мной. Оно держало меня холодной рукой за запястье очень крепко, но я вырвалась и убежала, прямо в разбитое окно. И, убегая, я слышала, как оно пронзительно кричит «останься», но я бежала прочь от этого места. Я не хотела там находиться более того времени, что итак там провела. До конца моего сна оно кричало «будь  со мной, останься». Хотелось плакать и бежать. Бежать не оставанливаясь. И я все-таки вырвалась из этого леса тревоги, Ханидир. Это кошмарнее любого кошмара, понимаешь? Я не знаю, было ли это каким-то посланием или просто плод моего воображения, но я не хочу там оказаться снова. Еще пару раз мне приходил этот образ во снах, но тогда я была не одна, воевала во снах, поэтому без труда могла его избежать. Оно жуткое, Хани, очень мерзкое, противное. И я понимаю, что люди ничего не знают об одиночестве, когда егго хвалят или якобы наслаждаются. Одиночество — самая ужасная тюрьма. Никому не пожелаю встретить настоящее одиночество по-настоящему. Это — верная смерть.

после этого Лиса замолчала, также плетя корзину, заправляя непослушную каштановую прядь за ухо. Еще немного помолчав, я встала и напавилась к кухонному столу, начала хлопотать над чаем с ежевикой. 

— Тебе помочь, Ханидир?

— Ты удивиельно разговорилась.

— Прости, что рассказала это тебе. Тяжелый груз.

— Теперь вдвойне легче, Лиса.

— Легче, — тихо сказала она. — Спасибо.

— Чай с ежевикой?

— И с Медом, — улыбнулась Лиса. — А знаешь, я, наверное, продолжу плести Ловцов Снов. Они хоть тревоги отгоняют....

Никто не прав и не виноват, Лиса. Хорошо, что ты зашла. у меня внутри просто дыра от пушечного выстрела.

я привыкла к своему одиночеству среди людей. среди животных такого не было. а среди людей очень одиноко.

ни с кем нельзя себя делить. иначе потом от тебя останется только половина. никому нельзя доверять полностью, иначе будут известны твои слабые места, будут знать, куда бить и чем. на что давить. нельзя любить безоговорочно. в нашем мире, в мире людей, такая любовь убьет. ты ничего за нее не получишь.

я не хочу быть человеком, Лиса. кем угодно, только не человеком. Котом, собакой, оленем, акулой, стрекозой, чайкой, но не человеком. это слишком обременительно. слишком долго. и больно.

поэтому среди людей надо уметь быть одиноким и самодостаточным. тогда ты интересен и неуязвим, привлекателен духовно и даже внешне. Эгоизм и эгоцентризм притягивают и удерживают. но при этом нельзя самому иметь привязанностей. тогда все вывезешь и вытерпишь.

среди людей сложно найти единомышленника. а среди животных этого делать и не надо — тут итак все ясно. коты к котам, лисы к лисам, медведи к медведям, змеи к змеям. остальные отношения между видами, скажем так, деловые. а среди людей, не разберешься. человек порой сам не понимает, что чувствует. дуратская человеческая черта — сомневаться. самая человеческая и самая дуратская.

Лиса, а ты бы хотела вновь стать Лисой и перестать быть человеком?

и я тоже.

ты про Анфису? а что с ней? Ничего. мне она не снилась больше. я пока не зна, чем закончилась история.

Я не знаю, зачем мы приехали в этот старый дом. Окна были настоль о грязными, что в комнатах стоял полумрак. Дом был просторным, пыльным, довольно новым, захламленным и серым. Первым делом мы собирались навести порядок. Мы — это я, Ирджин и еще какая-то девица. Назовем ее Энн. Ирджин высокая, светлые короткие волосы, стройная, выразительные глаза и полноватые губы. Энн обладала шикарной гривой каштановых вьющихся волос, голубые глаза, среднего роста, худощавая, но красавицей не назовешь. 

У дома был лишь один вход. Просторный коридор. справа от входной двери был зал, он перетекал в комнату, если повернуть налево, а из комнаты был вход в самую последнюю комнату, дверь в которую была закрыта и щаколочена. 

Энн убиралась в коридоре. Я в зале. Ирджин в третьей комнате. Несмотря на полумрак, никто из нас не догадался открыть окна или хотя бы помыть их. ни одна из нас не щнала, что мы здесь делаем и зачем мы тут нужны вообще. 

День сокращался, уборка кипела. За окном кто-то стонал или плакал — не могли разобратЬ. Я решила открыть окно, впуститт воздуха. за окном стояла девушка в грязном ситцевом платье в мелкий цветочек, на вид лет семнадцати. Темные спутанные волосы, курносая, большие глаза, неправильный прикус. Я ее узнала. Она была заплаканная и смотрела на меня с ненавистью.

— ты забрала его у меня, — сказала она надрывно. — и я не оставлю тебя в покое. Я отомщу.

Захлопнув окно, я помчалась в комнату к Ирджин. Объяснила ей все. Она забеспокоилась. Предложила не высовываться. энн тем временем спокойно драила коридор. 

Вои за окнами не прекращались, перетекая из плача в смех, как будто гиена. Звуки были жуткими. Но Энн будто ничего не замечала. Я заметила, что дверь на улицу открыта, а в зал из коридора наоборот закрыта. 

Постепенно подбирались сумерки. В доме видимость стала еще хуже, чем была. Я проверила все выключатели, но когда я их касалась, лампочки тут же лопались. Мы остались без света. Энн продолжала маниакально натирать пол, и это уже не походило на нормальное поведение. Он.будио стала марионеткой.

— спаси нас, — шепнула обреченно Ирджин.

— я не щнаю, как.

— знаешь, — шепнула она и убежала в третью комнату.

По залу прошла вибрация, темный сгусток материи начал кружить вокруг меня и выть, словно беньши. Это снова была она. Но как она пробралась?! Приблизиться ко мне у нее так и не получилось и она покинула дом.

Я почувствовала вой внутри себя, сама начала будто мычать, рычать и хрипеть. Будто что-то плозое из меня выходило. Ирджин сильно испугалась и спряталась в ворохе тряпок в глубине комнаты.

Через минуту Энн стала кричать о помощи. Что-то ее держало за ноги в воздухЕ,  и она отчаянно колотила в верь между коридором и залом. 

-.помоги мне! — кричала она, и я бросилась к двери, открыла, и Энн тут же упала на пол.

В комнату вошла она. Вся черная. Вместо лица — серый череп, вместо ситцевого платья — черные лохмотья.

— убери ее!  - взвизгнули одновременно мои подруги. На секунду меня сковал страх. Чудовище приблизилось ко мне, щелкнув зубами у самого носа, и вновь отпрянуло.

Я пыталась читать молитву, но у меня будтотне было рта,  и получалось только мычание. Чудовище сново клацнуло зубами у лица и посмеялась: 

— ничего у тебя не выйдет. Ты не изгонишь меня.

И снова лацнули зубы.

Страх вдруг отступил. Я громко читала молитву. Чудовище снова пыталрсь напасть, на этот раз хлопнув руками возле уха. Но и это меня не смутило. Я продолжала выкрикивать спасительные слова, она стала оседать на пол.

Когда она стала возвращаться в образ девушки,  и ситцевое платье снова на ней появилось, я проснулась.

Просидела весь вечер в большом кресле.

Никто не звонил.

И не отвечал.

Сходила все-таки за кофе.

Чем-то обидела Море. Лиса исчезла. 

Социальные сети молчат.

Тяжело быть человеком. Очень тяжело.

Это эгоистичная мысль, но… почему-то именно сегодня меня все оставили. Занимаясь самокопанием, поняла — человек из меня хреновый, сволочной. Раз никто не захотел общаться со мной. Именно в празДник. наверное, заслужила.

Развлекайтесь без меня.

Я научусь ходить в одиночку. Наверное, так будет лучше, хоть я и не знаю, для кого. Научусь жить без волшебных орехов Лисы-драгдиллера, без снов, без целей и желаний. Изредка принимая в гости Ведьмака. Научусь врачевать свои раны самостоятельно. Никого не буду обижать, не буду вощлагать надежд и сама ими питаться. Не разочаровывать и не очаровываться. Не быть ни сахаром, ни чаем. Не растворяться и не растворять. Не ждать. Не спешить. Не стремиться.

Всему этому можно научиться. И, наверное, так проще, но бессмысленнее. 

Ну и что?

Этот день дал понять, что я умею обижать, и,  в-принципе, жизнь моя и все события в ней, мои состояния, чувства и ощущения интересны только мне.

Вибрация под пустотой усилилась. Надавил немножко голод. Свет все тот же. Озеро Феникса по-прежнему гладкое. ветер по-прежнему будто мертв. Ничего не поменялось. Чувство ненависти к миру усилилось. Я превращаюсь в мизантропа, в гадкого и мерзкого. Да и кому это интересно.

Раз меня оставили, значит, заслужила. Есть и иной вариант причины, но он мне кажется слишком эгоцентричным — меня не оценили по достоинству.

Вся доброта, которая жила внутри меня, попрощалась со мной тоже. Тоже оставила, пошла гулять, говорила, что вернется, но она так сильно хромала, что боюсь, она не дойдет Обратно. Надежда ушла вместе с Добротой. 

Осталась Пустота. Они тихо вошла, сняла пальто, кинула его в кресло. Сама налила себе чай, посмаковав конфеты с соком сожаления. Раздражение со Злостью тоже потом приперлись на тихую вечеринку. 

Вот, сидим, молчим. 

Самолюбие в углу где-то скулит напару с Грустью и Жалостью.

Мешают они мне. Но как ни выгоняла, все сидят и смотрят в стены и потолок. 

Шикарный праздник. Лучше не придумаешь.

Потом зашла Отверженность. Повисла на шее, обняла, как роднуб. Злость тоже присоединилась. За стол я с ними не села. Осталась в большом кресле.

Почти два часа ночи, они не уходят. Шепчутся о чем-то, но я не могу разобрать слов. 

Иногда мне кажется, что мне нравятся такие вечеринки. Что я упиваюсь этим состоянием, как наркоман, который уже и не хочет наркоманить, но и остановиться не может.

Ущербная картина.

Ужасно быть человеком.

Сегодня праздник.

Я у себя одна.

Не пришла даже Лиса.

Море тоже далеко.

Внутри, как банально, пусто. Только вибрируют какие-то невнятные эмоции, но так тихо и фоново, что пустота просто поглощает их. 

Озеро Феникса неподвижно. Вечер тих, словно похоронен в нробу. Нет никаких желаний. И никого не надо видеть. Внутри варево прошлого, бульон из пережитых эмоций. Немного вкусный, с горчинкой даже.

В углу булькает Аквариум, в котором живет ядовитый сом. 

Не тикабт часы, нет радио, не работает телевизор.

На кухне бардак, лень убирать.

Рядом магазин, думаю сходить за кофе.

Но тоже лень. Думаю, есть ли смысл ходить за кофе.

Вообще сегодня Смысл куда-то потерялся. Наверное, решил прогуляться в мире, лишенным запахов.

На улице слегка зябко. Не хочется гулять.

Просмотрев новостные ленты соцсетей, почувствовала себя женоненавистницей. Поняла, что во мне это чувство кроется давно. Во-первых, я не умею быть полноценной женщиной. Не нравятся мне рюши, кружева, кудряшки крутить, юбочки носить, каблучки, платьица. Во-вторых, эта кичливость, хвастание — ой какие цветочки мне подарили, ой, какой у меня малыш, ой, как все здорово — все это дико раздражает. И я знаю причину — у меня этого нет. Просто нет. Есть пустота. Есть маленькая тихая вибрация какого-то чувства. Чувства брошенности, наверное....

Сегодня не мой день. Honeydeer сама по себе. В этом нет никакого удовольствия. Никакого счастья. Никакого разочарования. В этом нет ничего. В принципе, логично. чего это я тут...

Тускло горит свет. Пахнет соевым соусом. Болит горло, будто при ларингите. 

Ощущения плавные и аморфные. Остается только сходить за кофе, чтобы раскрасить хоть как-то этот праздник. В конце концов, надо же учиться быть самодостаточной, чтобы бороться со своим демоном-пустотой внутри.

и как — вот оно — счастье! прижаться хочется!

и кричишь в этот воздух:

ура! полноценная!

больше

не будет

во мне

одиночества!

больше не будет

в душе

насилия!

крикнешь ему — не стой на пороге,

вот, заходи, разгружайся!

но прячутся

милые глазки с оттенком тревоги,

ты не воркуй, 

налей мне горячего.

бегаешь, просишь, чего-то стараешься.

Бах! разорвалось доверие

в клочья!

снова стоишь на пороге у счастья,

просишь — впусти.

за порогом уж ночь.

молча стоишь, а внутри разрывается:

что, мое счастье, тебе не так сделала?

только прижмись!

нужно только покаяться!

я все смогу, помогу, я же смелая.

нет! не серчай!

я улыбки из памяти,

что обо мне, не стираю,

храню внутри.

что бы я

без тебя

в этой жизни делала?

я ведь питаюсь духовно от нашей любви.

вот, прижимаю

к сердцу

еще сильней.

Богом прошу, мой единственный, холеный.

даже если настала зима холодней,

будешь со мной ты

успокоенный.

ты — мое счастье.

и наружу просится

всем рассказать, 

какой ты любимейший.

даже если предательство колется,

в прошлом оставим дни несчастливые.

Счастье! мое!

не отдам в растерзание!

коршуны лжи и стервятники зависти,

слышите?

я говорю на прощание

вам:

желаю в аду вам понравиться.