— Лиса?

— А?

— Кикие у тебя новости? — спросила я настойчиво. Лиса не хотела говорить о себе. Она вообще мало рассказывала о себе. — Я про тебя не знаю ничего. Лишь могу понять твое настроение.

— А больше и не нужно.

— Почему? 

Но Лиса промолчала. Но через несколько мгновений молчания сказала:

— Чем меньше о тебе знают другие, тем лучше ты защищен от разных неожиданных неприятностей.

— Ты права. Лиса?

— Да?

— Спасибо, что научила ловить сны.

— Да брось. Я и сама перестала их ловить, перестала делать ловцов.

— Почему ?

— И без них сны беспокойные. Тревогой наполнены.

Она поправила локон, упавший на лоб, заправила за ушко. Продолжила плести корзину. Мы уже, наверное, часов шесть плели эти чертовы корзины, ибо когда наступит осень и надо будет собирать урожай, плести новые крепкие корзины будет некогда.

— Поделись тревогой. Ведь деленое на два — это уже половина. 

— Знаю, — и Лиса снова замолчала. Она была открытой и одновременно загадкой. Лиса. Хитрющая невероятно. даже в неприятностях, о которых она не говорит, она умудрялась сохранять ухмылку. не то, чтобы ей весело. Просто не теряла силы духа, я так думаю. Она редко шутит, вообще редко разговаривает, ееможно посчитать за предмет мебели, а ее спокойствие — за равнодушие.

— Во мне, то есть внутри меня, есть какое-то темное место души, куда мне самой страшно заходить. Это дом. Посреди холмистого леса. Заброшенный, — начала вдруг она рассказывать, не отрываясь от корзины. — Я была там, возможно, пару раз, но отпечаток от этого места жуткий. Именно жуткий. Будто все то жуткое, что есть во мне, сконцентрировалось в этом заброщенном доме, окруженном жизнью, зеленью и птицами, ручьями, дождями и зверями. Побитые окна, скрипучие полоовицы. И внутри — пустота. Нет. Не так, Хонидир, П У С Т О Т А. Именно так. она огромна, как черная дыра, притягивает и засасывает. И, посреди живой зелени, это ощущение становится еще более жутким. Один раз я вошла в этот дом. Он втянул меня в себя. И что ты думаешь? Посреди этой пустоты сидело Одиночество. На старом стуле скрипучем, но крепком, закутавшись в плед, не менее старый и потрепанный. Оно плакало своими бесцветно-серыми глазами, которые раньше, наверное, были голубыми, смотрело на меня и умоляло остаться здесь, в этой пустоте: «Смотри, как здесь хорошо...» Так оно говорило. И это было… пронизывающе. Но не имело власти надо мной. Оно держало меня холодной рукой за запястье очень крепко, но я вырвалась и убежала, прямо в разбитое окно. И, убегая, я слышала, как оно пронзительно кричит «останься», но я бежала прочь от этого места. Я не хотела там находиться более того времени, что итак там провела. До конца моего сна оно кричало «будь  со мной, останься». Хотелось плакать и бежать. Бежать не оставанливаясь. И я все-таки вырвалась из этого леса тревоги, Ханидир. Это кошмарнее любого кошмара, понимаешь? Я не знаю, было ли это каким-то посланием или просто плод моего воображения, но я не хочу там оказаться снова. Еще пару раз мне приходил этот образ во снах, но тогда я была не одна, воевала во снах, поэтому без труда могла его избежать. Оно жуткое, Хани, очень мерзкое, противное. И я понимаю, что люди ничего не знают об одиночестве, когда егго хвалят или якобы наслаждаются. Одиночество — самая ужасная тюрьма. Никому не пожелаю встретить настоящее одиночество по-настоящему. Это — верная смерть.

после этого Лиса замолчала, также плетя корзину, заправляя непослушную каштановую прядь за ухо. Еще немного помолчав, я встала и напавилась к кухонному столу, начала хлопотать над чаем с ежевикой. 

— Тебе помочь, Ханидир?

— Ты удивиельно разговорилась.

— Прости, что рассказала это тебе. Тяжелый груз.

— Теперь вдвойне легче, Лиса.

— Легче, — тихо сказала она. — Спасибо.

— Чай с ежевикой?

— И с Медом, — улыбнулась Лиса. — А знаешь, я, наверное, продолжу плести Ловцов Снов. Они хоть тревоги отгоняют....